— В чем дело? На какую тему разговор? — спросил он, с трудом разлепив пересохшие губы.
— Ну, ты же хочешь в Смоленск? Вот об этом и будем говорить. А именно о разборке с Сафоновскими.
— Окей. — кивнул Злой, — Дай мне 15 минут. Чай будешь?
— Нет, спасибо. Воздержусь. — ответил Христос, отрицательно помотав головой, — Я в машине.
Злой быстренько, прямо на улице, умылся из умывальника, что был приколочен к стене бани, с силой почистил зубы, терзая их щеткой так, будто полировал сапоги, сплевывая пасту прямо на землю. Затем он быстренько попил чаю и перекусил черствым печеньем с консервированными ананасами из банки.
Злой опоздал на 5 минут, но Христа это, похоже, не взолновало.
Они тронулись, и с черепашьей скоростью поехали в центр, объезжая особо выдающиеся ямы, и подпрыгивая на ямах поменьше.
Христос, как заправский экскурсовод, сыпал всякими «Посмотрите налево, посмотрите направо», и рассказывал, где и что в Вязьме находится. Они проехали мимо пекарни, которую оборудовали в здании бывшей пиццерии, расположенной на той же площади, что и памятник Ленину, возле которого Злой плутал в свой первый день в Вязьме. Видели водокачку, с которой тот самый молоковоз водил воду в общежития. Осмотрели вокзал, где на путях стоял грузовой состав с углём, привокзальную поликлинику, где два безмерно уставших человека (мужик-фельдшер и пожилая медсестра) пытались в условиях отсутствия электричества наладить хоть какую-то медицинскую помощь. Закончили импровизированную экскурсию возле общежитий, в которых, похоже, никогда не прекращался праздник.
— Что скажешь?… — спросил Христос, пристально глядя на Злого.
— А что тут скажешь? Потенциал у города есть, но люди у вас дурные какие-то. И ленивые. Я уже говорил Умнику, что вам лучше бы перебираться в частный сектор. Да, удобств там нет, зато зимой не померзнут, да огороды хоть какие-никакие можно завести, чтоб с голоду ноги не протянуть.
— Вот! — Христос торжествующе поднял вверх указательный палец, — И я о том же! Но тут, видишь ли, проблема даже не в том, что никто не хочет ничего делать, а в том, что люди хотят жить по-старому. Делают вид, будто ничего не произошло. Цепляются за трехкомнатные квартиры, газовые плиты и сливной туалет. Работать не хотят, только пьют и трахаются целыми днями. О зиме даже слушать ничего не желают, говорят, мол, ближе к зиме в частные дома переберемся, а пропитаемся консервами, их, значит, все равно куча. Они даже на блокпостах дежурить не хотят, самих себя защищать, представляешь? Ребята там днюют и ночуют, от собак отстреливаются, да от всякой швали, и никакой смены им не предвидится. Если надавит кто — конец Вязьме. Гагаринские с нами всерьез воевать не хотели, не нужно им это было, в противном случае Вязьма уже давно под Бароном бы ходила.
— И как ты при таком раскладе с Сафоновскими воевать собрался? — поинтересовался Злой.
— Воевать необязательно. — ухмыльнулся Христос, — Может быть, получится помириться. Но это вряд ли… Короче, если по-честному, то ты прав. Сафоновским мне противопоставить нечего.
— И ты мне хочешь что-то предложить… Слушай, давай начистоту. Не люблю, когда со мной играют в эти игры. — нахмурился Злой, — Я уже согласился помогать, так что не надо меня ни в чем убеждать.
— Хорошо. Короче, мне как-то нужно организовать в Вязьме жизнеспособное сообщество. Коммуну, общину, племя — называй, как хочешь. Первостепенная задача на этом этапе — пережить зиму без голода, холода и цинги. Принуждать никого не стану, да и не смогу — пусть живут, как хотят. Захотят — пусть тут сидят, а зимой помирают. Насильно кого-то спасать — неблагодарное дело.
Злой усмехнулся:
— Ага. Пусть живут. Ты сам-то в это веришь? Ну вот, представь такую вот ситуацию, ты, как муравей из басни, отпахал все лето, организовал общину, накопил жратвы и топлива. И вот, после первых холодов, к тебе потянутся вот эти вот… Хиппи. Замерзшие, голодные, ну чисто немцы под Сталинградом. И что, ты им, вот чисто по-человечески откажешь? У них ведь там не только алкашня, но еще и девчонки, и, судя по животам некоторых, еще и дети будут. Прогонишь ты их?
Христос опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом со Злым.
— …И это еще не все. — продолжил он, — Допустим, ты их принял. Дотянешь ты до первого урожая с кучей нахлебников на шее? Не вздернет ли тебя твоя же коммуна за то, что ты столько ртов принял? А если не пустишь, то не возьмут ли эти бездельники вилы, и не пойдут ли громить твоих коммунаров? Ненависть голодного к сытому — страшная штука. Я видел в Москве, я знаю. Соберутся и пойдут под покровом метели, пока твои будут по домам сидеть. По одному дому — заходить и вырезать. А женщин — наручниками к трубе, юбку задрать — и вперед, по праву победителя, да по несколько человек, попеременке. Это тоже не моя фантазия, это я тоже видел. Не думай, что, раз они сейчас все такие добрые и цивилизованные, то такими и останутся, когда замерзнут и жрать захотят. О том, пощадят ли вас, вопроса даже не возникнет. Люди звереют моментально.
Христос молчал, уставившись на спидометр так внимательно, будто на нем был написан главный ответ жизни, вселенной и всего остального. Злой тоже сидел тихо, ожидая, пока начальник Вязьмы хорошенько обдумает услышанное. За окнами кто-то пронзительно захохотал, из окна пятого этажа вылетела бутылка и разбилась об асфальт.
— Твоё прозвище говорит само за себя. — сказал, наконец, Христос.
— Не мы такие, жизнь такая. — равнодушно пожал плечами Злой, — Спасибо бы сказал. За предупреждение.